Получается весьма характерная картина, отдаленно напоминающая в некоторых подробностях первое заседание Собора 431-го года, но в более резких и грубых чертах. Св. Кирилл тогда был уверен не только в своей правоте (что вполне естественно), но и в неправоте своих оппонентов, восточных епископов. Ровно такое же настроение было и у Диоскора, который не допускал и мысли о какой-либо реальной оппозиции. Он грубо нарушал правила делопроизводства не столько потому, что старался таким образом укрепить свои непрочные позиции: он заранее знал, на чьей стороне правда, и поэтому не было и нужды в долгих обсуждениях. Итак, вновь пред нами заранее предрешенное дело, и как следствие – не сумевший развиться, скомканный Собор. Но ведь это и есть один из существенных признаков "папизма", когда соборное начало в решении важнейших церковных проблем, особенно в области вероучительной, становится необязательным придатком при одном, авторитетнейшем (или сильнейшем) епископе. В своей логической завершенности такая ситуация приводит к констатации непогрешимости этого авторитета. Чтобы рассмотреть и другие случаи, вернемся к стенограммам первых заседаний Халкидонского Собора.

На втором заседании Халкидонский Собор слушал обвинения, выдвинутые на Диоскора некоторыми александрийцами, - несколькими низшими клириками и одним мирянином, Софронием. Именно его свидетельства имеют для нас основной интерес. Оказалось, что Диоскор вмешался в важную судебную тяжбу Софрония и препятствовал нормальному ходу гражданского суда, "говоря, что область принадлежит более ему, чем Императорам" [46]. В другой раз, как говорил Софроний, Диоскор препятствовал внесению "высочайших лавров", т.е. изображений Царя, ибо он "сам хотел более царствовать над египетской областью" [47]. Сомневаться в достоверности этих свидетельств нет особенных оснований, ибо и Софроний, и прочие обвинители из Александрии были готовы, в присутствии Диоскора, доказать их. Однако, как известно, Диоскор не явился на второе заседание, и отцы Собора не имели возможности выслушать его оправдания в этих делах. Тем не менее, эти обвинения были учтены при его осуждении.

В данном случае является другой, тоже очень характерный признак папизма, – претензия папы (употребим здесь этот титул не в точно-историческом, а в категориальном значении) на высшую гражданскую власть. Пожалуй, на Востоке Империи Диоскор впервые с такой отчетливостью проявил этот признак (правда, если не учитывать помянутый выше конфликт св. Кирилла с префектом Орестом). На самом деле, этому признаку естественнее всего было всплыть именно в Александрии, при постоянной борьбе местных пап за церковное первенство на всем Востоке, что требовало и эффективного влияния на цивильное управление, каковое стремление рано или поздно (особенно, при столь дипломатически неодаренном архиепископе, как Диоскор) достигло своего рокового максимума. Этому способствовала также культурно-политическая обособленность города, о чем мы уже говорили.

Но папизм характеризуется также исключительной властью папы внутри своей церковной области. В своем пределе эта власть ставит папу по отношению к прочим епископам в такое же положение, в котором епископ стоит по отношению к пресвитерам, т.е. папа, буквально, становится епископом епископов. К середине V-го века только папа св. Лев успел сформулировать достаточно ясно указанное соотношение применительно к Римскому епископу как преемнику св. апостола Петра.

В Александрии до создания стройной теории еще не дошли, однако известные предпосылки к этому были и здесь. Мы уже имели повод отметить, что весьма обширная область Александрийского епископа, состоявшая в начале V-го века из пяти гражданских провинций, имела не слишком развитую, если сравнивать с другими областями Империи, структуру церковного управления. Плотность епископских кафедр на такую площадь была невелика, а самое главное, что все они подчинялись Александрийскому епископу непосредственно, ибо промежуточной ступени управления – митрополичьих кафедр – в данной области не существовало, во всяком случае, в рассматриваемый период. Это привело к тому, что без ведома своего церковного главы египетские епископы не могли ничего решать в своей области, т.е. в Египте, что, впрочем, соответствует смыслу Никейского законодательства (правило 6). Но – чего не могли понять поначалу отцы Халкидонского Собора – присутствовавшие там египетские епископы на четвертом заседании никак не могли принять Томос Льва без ведома своего архиепископа, который, в лице Диоскора, был уже низложен. Эта сервильность египетских епископов, когда послушание местному церковному главе перевешивало авторитет Вселенского Собора, была настолько непонятна по своим мотивам Халкидонским отцам, что они сочли этот отказ за нарочитое желание возмутить Собор [48]. Египетские епископы утверждали, что если они подпишут вероопределение до избрания нового архиепископа, то лишатся отечества, их обязательно дома убьют. В свидетели отцы-египтяне призывали своего соотечественника св. Анатолия, который, однако, предпочел промолчать [49]. В конце концов, Собор снизошел к явной немощи египетского церковного устройства и создал, с подачи Императора, особое положение для присутствовавших на Cоборе египтян: до избрания архиепископа они не должны покидать Халкидон, чтобы затем подписать вероопределение.

Египетские епископы хотели доказать, что они, прежде всего, являются верными исполнителями 6-го правила Никейского Собора. Они говорили: "Так постановили и святые отцы, числом 318, сошедшиеся в Никее, чтобы всей Египетской области следовать архиепископу великого града Александрии и ничего без него не предпринимать кому-либо из его епископов" [50]. Однако, оказалось, что "ничего не предпринимать" означает, в частности, и фактический отказ от дальнейшего участия во Вселенском Соборе, если этот Собор низлагает египетского главу! Очевидно, что Александрийский архиепископ является для рядовых епископов Египта своеобразным гарантом и проводником истинной веры [51]. Полный титул Александрийских пап, содержащий в себе, помимо прочих пышных слов, и такие: "Отец отцов, Архиерей архиереев", появился позднее, но мы видим, что основания тому были заложены гораздо ранее.

Диоскор, конечно, преступал положенные ему властные пределы и смелее, и дальше своих предшественников. Однако в одном направлении он двигался по уже достаточно протоптанной тропе. Мы имеем в виду последний, четвертый признак папизма, – когда папа осознает за собой полное право распространять свою административную власть сколь угодно широко за пределы данной ему законным образом области. Стремление определять ход церковной жизни если не всей Вселенной (Империи), то во всяком случае восточной ее половины, как показано нами выше, стало настоящей традицией Александрийской кафедры с середины IV до середины V века; этой традиции до Диоскора следовали Петр II-й, Тимофей, Феофил, св. Кирилл [52]. Что нового добавил к этому Диоскор? Во-первых, он принял в каноническое общение Евтихия, после его низложения в 448 году в Константинополе [53]. Во-вторых, он отлучил, при плохо выясненных обстоятельствах, папу св. Льва [54].

Все эти факты были предложены Диоскору для свободного оправдания перед Собором, однако после первого заседания он предпочел больше не появляться. В уведомлении, посланном Диоскору от Собора, говорится только о дисциплинарных и канонических преступлениях, и ничего не говорится о его неправославии: "Святой и Великий и Вселенский Собор, благодатью Божией по повелению благочестивейших и боголюбезнейших царей наших сшедшийся в граде Халкидоне Вифинском, в храме святейшей и добропобедной мученицы Евфимии – Диоскору. Знай, что поскольку ты презрел Божественные каноны и не послушался Святого сего и Вселенского Собора, а сверх того (кроме прочих проступков, в которых ты повинен), быв и в третий раз позван сим Святым и Великим Собором, чтобы, согласно Божественным канонам, отвечать обвинителям, ты не пришел, - тринадцатого числа сего месяца октября, Святой и Вселенский Собор постановил лишить тебя епископства и всякой церковной должности" [55]. Когда на пятом заседании императорские сановники указывали на неправославие Диоскора, св. Анатолий возразил им: "Диоскор низложен не из-за веры, но из-за того, что провозгласил отлучение на господина Льва архиепископа и быв в третий раз позван, не явился, - вот из-за чего низложен" [56].

Диоскора не могли уличить в неправых мнениях, ибо суд над ним заканчивался в его отсутствие, поэтому отлучение не указывает на его догматические заблуждения, но лишь на открывшиеся канонические прегрешения, и этого для низложения было более чем достаточно. Почти все проступки Диоскора, взятые в сумме, говорят о совершенно особом его взгляде на свою архиепископскую власть, делающем его классическим папой. Таким образом, к середине V-го века "восточный папизм" уже довольно отчетливо, со всеми основными признаками этого явления, виден во внутренних и внешних действиях Александрийской кафедры. Главные причины развития "восточного папизма": культурно-политическая обособленность Египта с прилегающими областями, а также неразвитость структуры церковного управления на зависимых от Александрийской кафедры территориях.

При этом, как мы видели, если Император, подобно св. Феодосию Младшему, и занимал позицию "невмешательства" в действия Александрии, это все равно не решало проблему, но, наоборот, способствовало возникновению новых, как в случае с Эфесскими Соборами, непосредственные результаты которых не удовлетворяли Вселенскую Церковь. Напротив, твердая позиция таких Императоров, как св. Феодосий Старший и св. Маркиан со св. Пульхерией, не желавших преобладания александрийской политики на созванных ими Соборах, позволяло избежать побочных эффектов "восточного папизма".

Осталось показать, как чрезмерная активность Александрийских Предстоятелей повлияла на становление Патриархатов. Если отвечать на этот вопрос добросовестно, потребуется отдельное подробное исследование; мы же ограничимся здесь некоторыми замечаниями.

Сильнее других напор с Востока ощущала на себе столичная кафедра, быстро возвышавшаяся в церковных делах естественным ходом истории, как "град Царя и синклита". К середине V века в столице, видимо, поняли, что прежние столкновения Константинопольских архиепископов с Александрийскими (Тимофей – Григорий Богослов, Феофил – Иоанн Златоуст, Кирилл – Несторий, Диоскор – Флавиан) одинаково заканчивались тактическим поражением столичных Предстоятелей, которым, в отличие от Александрийских, не на кого было опереться в этой борьбе. Константинополь и формально, и фактически не имел подведомых ему епископов, если не считать зыбкий на тот момент "Синодос Эндимуса" [57], поэтому часто столичный архиепископ не мог оказать нужное влияние на Соборное общеимперское законодательство. Печальный опыт "Разбойничьего" Собора предопределил решительные действия Константинополя по "усвоению" диэцезов Фракия, Асия и Понт, во избежание дальнейших вмешательств извне в церковные дела столицы.

Стоит заметить, что до Халкидонского Собора "миторполичье многоначалие" Вселенской Церкви, о котором было сказано выше, в целом оставалось неизменным. Существовало около сотни типичных митрополичьих провинций, совпадавших в своих границах с провинциями гражданскими, и было несколько особых митрополичьих провинций, состоявших не из одной, а из нескольких гражданских провинций. Эти нетипичные округа оговорены в 6-м Никейском правиле [58]. Они представляли собой очень большие митрополичьи округа, разнившиеся от других округов только своей большей территорией, но не какой-то особой формой устройства внутреннего управления: все провинции управлялись одинаковым образом. Несомненно, эти кафедры возвышались над прочими кафедрами своим авторитетом и размером своих областей, но классическими Патриархатами они еще не были.